воскресенье, 23 сентября 2012
Пять лет назад он сидел в похожей камере напротив заключенного в ту пору Томаса Мора и в очередной раз пытался убедить этого несносного идеалиста и правдолюба подписать акт о супрематии.
Он ходил к Мору день за днем, неделю за неделей, меняя тактику в достижении своей цели: от убеждения до угроз, от почти дружеского совета пойти на уступку королю, пойти ему навстречу в столь простом вопросе, как признание Его Величества главой английской церкви, до устрашения живописными рассказами и подробностями пыток и казней.
Кромвель вовсе не был живодером и удовольствия от созерцания подобного не испытывал, скорее, наоборот, относился с отвращением к излишней жестокости по отношению в слабой человеческой плоти, не понимал фанатической жертвенности и стремления некоторых (особо одаренных) к мукам ради каких-то эфемерных целей, и с радостью, будь на то его воля, отменил бы большинство видом казней, да и само наказание в виде лишения жизни применял бы лишь в редких случаях.
Кромвель не верил в мученичество, считая, что Англии нужны живые люди, чтобы видеть перемены, направленные на улучшение жизни общества, чтобы они могли жить по новым, усовершенствованным законам.
читать дальше
Он ненавидел пытки, каждый раз мучился, испытывая банальное сострадание в пытаемым, когда ему приходилось присутствовать при допросах.
Однако, когда он в очередной раз приходил к Мору, то намеренно сгущал краски, расписывая ученому всякие ужасы Тауэра в подробностях, надеясь на то, что гуманист напугается и подпишет акт.
Но Томас Мор слушал его рассказы со снисходительной улыбкой и однажды резко прервал поток его красноречия меткой фразой, над которой Кромвель долго размышлял впоследствии.
Томас Мор сказал ему тогда:
- Мистер Кромвель, на самом деле между нами нет никакой разницы. Просто я умру сегодня, а Вы – завтра.
Мудрый, хитроумный, проницательный Мор как в воду глядел…
Кромвель никогда не хотел его смерти, испытывая к гуманисту нечто похожее на симпатию, уважение. Он многого не понимал в этом непостижимом для его практичного земного ума человеке: его идеализм, его неистовую тягу к правде любой ценой, его совесть… Его невероятно эгоистичную, тошнотворную, с точки зрения Кромвеля, совесть. Иначе как по-другому, как ни эгоизмом чистейшей воды, можно объяснить то, что Мор ради своего бесценного сокровища души обрек свою семью на нищету, лишил своих девочек приданого, тем самым обрек на участь полуголодных старых дев, ведь пристроить девушек без приданого практически нереально. И даже их латынь и греческий, которые они знали в совершенстве, не помогут им найти мужей. Мор оставил свою несчастную жену Алису влачить жалкое существование нищей вдовы государственного преступника…. Кромвель не мог смотреть на это без содрогания и немного позднее выделил семье казненного Мора небольшую пенсию…
И сейчас, находясь на месте Мора, он по-прежнему не понимал ученого. Кроме того, они и сейчас были в разных условиях заключения. Мору стоило лишь подписать этот проклятый документ, чтобы уже через полчаса выйти из камеры и отправиться домой. К своей семье. Кромвель же мог исписать все акты, все признания и отречения в мире, но это не подарило бы ему возможности тоже уйти домой….
«И тем не менее конец у нас один», - с тоской подумал Томас, вспоминая, как побелело лицо его предшественника, когда тогда, 5 лет назад, на суде ему огласили приговор».
«Его Величество любил тебя, Томас, - с горечью и почти ревностно подумал Кромвель. – Он любил тебя и не хотел твоей смерти. Тебе лишь надо было пойти на столь ничтожную уступку…И даже не смотря ни на что, государь тебя помиловал. Твоя смерть была легкой. Думаю, теперь ты счастлив. Ты там, куда стремился».
В порыве отчаяния и малодушия Кромвель снова принялся писать Его Величеству, в жалкой надежде убедить Генриха в своей невиновности.
«Если бы это было в моей власти, - писал он. – Я наделил бы Его величество вечной жизнью… Я стремился сделать его самым богатым и могущественным монархом на Земле…. Его Величество всегда был добр ко мне, куда милостивее, чем родной отец»…
В конце этого отчаянного послания Томас приписал: «Всемилостивый государь! Я умоляю о пощаде, о пощаде»…
Закончив фразу, он обхватил руками голову и долго сидел так, не шевелясь. Он уже не представлял во всех красках свою предстоящую мучительную смерть, он словно достиг предела в своих душевных волнениях и переживаниях, и на смену им пришла опустошенность и апатия.
Продолжение следует...
-
-
15.11.2012 в 18:30Спасибо, что ты вставила Мора и эту его фразу! Она меня ошеломила в свое время и запомнилась на долго!
что Мор ради своего бесценного сокровища души обрек свою семью на нищету
с Мором все посложнее будет! конечно, правильно все это, но все же так утрированно! он просто был пофигист и жутко принципиальный! но у всех свое видение, конечно))
Мору стоило лишь подписать этот проклятый документ, чтобы уже через полчаса выйти из камеры и отправиться домой. К своей семье. Кромвель же мог исписать все акты, все признания и отречения в мире, но это не подарило бы ему возможности тоже уйти домой….
в этом и было их различие! в снисхождении самого Государя к ним обоим! для Мора он бы сделал все, для Кромвеля - ничего!
-
-
21.11.2012 в 08:46-
-
22.11.2012 в 11:52эт уж точно